По дороге в
ПО ДОРОГЕ В СЕРГИЕВ ПОСАД
Сидишь в электричке, мелькают люди, собаки, дома и снег,
встречные рельсы и шпалы, деревья, составы и провода.
Этот привычный [и всегда непривычный] сидячий бег
по свету [намекнул недавно поэт] поважнее иного труда.
Такие поездки - словно бы небольшая эскизная смерть.
Из раза в раз. Особенно если пилигримничаешь один.
Вспоминаешь всякое, стараясь как можно больше успеть
вспомнить - от первых игрушек до непривычных седин.
Всю жизнь репетируешь неизбежную иммиграцию в никуда.
Точнее в «куда-то» [известное исключительно кое-кому],
куда не летят самолёты, не ходят машины и поезда,
где место только душе… [её мы не знаем, ладно…] уму.
Туда, где он, мы уверены, гораздо нужней, чем здесь,
туда, где, нам кажется, невозможны ни грязь, ни грусть,
где ничего не решают здешние наши нахрап и спесь,
где конечно же не бывает злобы, а всё остальное - пусть.
Покачивается [подобно толстому мультяшному волку] вагон…
Стучат тяжёлые метрономы квадратных литых колёс…
Гадаешь, кто из попутчиков твой личный Вергилий Марон…
Найти и поговорить, чтоб куда-нибудь не туда не завёз…
[Всё мутней и тревожнее…]
Думаешь о каком-то другом «потом»,
где репетиций уже не будет, а если и есть похожий Посад,
то он не поможет справиться [ни молитвою, ни постом]
с отчаянием - потому что нет там даже подобия Лавры. Ад
скорее всего похож на мир за этим слегка запотевшим окном,
разница только в том, что ничего уже нельзя изменить,
и последняя электричка может стать твоим бесконечным сном.
Просыпаешься. [В такие моменты особенно хочется закурить.]
Проезжаешь Хотьково, смотришь на медные сосны и купола,
реку шоссе, вереницы машинок, стрелки на старых часах.
Потирая неловко пальцами щёку, шепчешь: «Была не была…
Отче наш… Сущий на небесах…»